Культура — это стремление к совершенству посредством познания того, что более всего нас заботит, того, о чем думают и говорят... А заботит нас сегодня, как раз, отсутствие этой самой культуры. Замкнутый круг?.. О том, как выйти из сложившейся непростой ситуации, читайте в эксклюзивных интервью видных деятелей культуры Армении… и не только.

четверг, 29 августа 2013 г.

Татьяна ДАНИЛЬЯНЦ: "В Музее Параджанова я чувствую себя защищенной — я дома!"

        Есть люди, представлять которых поначалу сложно, но потом — чрезвычайно легко. В силу многогранности и успешности героя, необходимо перечислить все его достижения, все ипостаси и т.д. Однако, раз познакомив с ним читателя или зрителя, можно впоследствии ограничиться лишь именем и фамилией — этого будет более чем достаточно, поскольку его уже любят, ждут...
Итак! Кинорежиссер, фотограф, поэт, куратор программы "Арт-хаус в коротком метре", автор нескольких короткометражных и документальных фильмов, среди которых такие известные, как "U", "Фрески снов", "Сад, который скрыт" и нескольких персональных мультимедиальных проектов, включающих фотографию, аудио- и видеоинсталляцию — "Венеция", "Венеция. На плаву" и др.
Далее! Автор трех поэтических книг стихов: "Венецианское", "Белое", "Venezianita". Дважды лауреат Международного фестиваля свободного стиха. Член Союза литераторов РФ и Международной ассоциации искусствоведов, член Союза фотохудожников. Участник многочисленных поэтических выступлений в России и Европе, постоянный участник выставок в Москве и Венеции.
Ну а теперь покороче, наш гость — Татьяна ДАНИЛЬЯНЦ.
— Как ты оказалась в армянском кинопространстве?
— Впервые я приехала в Армению в 2007 году на фестиваль "Кин", был представлен мой фильм "Сад, который скрыт". Картина удостоилась специального приза фестиваля, после чего я познакомилась с "Золотым абрикосом" и впоследствии дважды представляла там свои работы — "Сад, который скрыт" и "Венеция. На плаву".
— Армянское происхождение как-то находит отголосок в твоем творчестве: помогает, мешает?..
— Довольно сложный вопрос, требующий, безусловно, обширного ответа... Мой дедушка был чистокровным армянином — хотя и, с одной стороны, обрусевшим, но, с другой, абсолютным приверженцем культурных армянских кодов: большая родня, обильные застолья, общинный менталитет, и т.д. Так что мое знакомство с Арменией, точнее с "армянским стилем жизни", произошло достаточно рано: помню родственников, приезжавших к нам с многочисленными подарками, опять же застолья, радость...
После 14 лет начался процесс моей европеизации: училась, стажировалась, много ездила по Европе — Италия, Бельгия, Польша... Возвращение к Армении состоялось уже непосредственно по приезде сюда.  
Говорить о том, как армянская культура проецируется на то, что я делаю, довольно сложно, поскольку это происходит на глубоко подсознательном, я бы сказала, скрытом уровне. Когда я слышу армянскую музыку, совпадение моих вибраций с ней — практически стопроцентно. А музыка, как известно, не врет...
— У документалиста Татьяны Данильянц нет желания снять фильм об Армении?
— Позволь изначально поправить тебя — в первую очередь я "игровик", а потом уже документалист: моими мастерами были всемирно известные кинорежиссеры Анджей Вайда и Кшиштоф Занусси. Но ввиду моего персонального, а может быть, общемирового кризиса, связанного с игровым полнометражным кино, я никак не решусь на игровой дебют, хотя и сняла три короткометражки. Одна из них — "Фрески снов", с известной итальянской актрисой Чечилией Дацци в главной роли, — довольно успешно прошла по Европам. Признаться, сценарий фильма уместился у меня на одной странице. Во "Фресках снов" абсолютно нет слов, только музыка Антона Батагова, написанная специально для фильма.
Отвечая на твой вопрос, скажу, что вот уже несколько лет я, как курица с яйцом, ношусь с проектом фильма о Ереване. Этот проект мне очень дорог, поскольку в нем актуализируется еще одна часть моей деятельности — поэзия. И потом этот проект не может не быть поэтическим — ведь это мое приношение Еревану!
— Поэма?..
— Нет, это будет документальное кино, но по форме поэтическое.
— Павел Костомаров — оператор небезызвестного фильма "Как я провел этим летом", — оказавшись в Ереване, влюбился в Конд и даже пообещал снять картину об этом ереванском квартале. А что тебя поразило в столице?
— Безусловно, если говорить о полном растворении, то единственное место в Ереване, куда я прихожу как к себе домой, это музей Параджанова. Могу даже локализировать — это дерево Параджанова. Под ним я чувствую себя защищенной — я дома!
— Ты частый гость как кинофестивалей, так и поэтических форумов. В этом аспекте, как проявляется твое общение с Арменией?
— Как поэт и переводчик я приезжала в Армению дважды: впервые как участник Форума писателей и переводчиком, а затем в апреле этого года побывала на первом поэтическом фестивале.
Признаться, есть выступления, которые запоминаются на всю жизнь. В рамках Форума писателей и переводчиков таким выступлением для меня стал вечер в культурном центре "Григор Нарекаци" — презентация моего поэтического сборника "Красный шум". Я не говорю о реакции посетителей — замечательна публика: как форумная, так и местная, — все было выше всяких моих ожиданий! Без ложной скромности скажу, что это было одно из самых сильных моих выступлений. Вот так состоялось мое знакомство с литературной Арменией. В этом же году я познакомилась с армянскими литераторами более старшего поколения, и это тоже очень сильно повлияло на меня...
— Есть шутка, мол, творчество и сотворчество — как пение и сопение. И тем не менее не рождалось ли желания устроить совместный литературный проект?
— Конечно, рождалось — тем более в области литературы. Но, как это ни смешно, чем больше я мечтала, тем больше мне приходилось работать в одиночку... Конечно, я абсолютно раскрыта для сотрудничества с армянскими литераторами, сценаристами и даже фотографами. И если мы окажемся на одной волне, то это будет просто потрясающе.
— Ну и напоследок хотелось бы узнать, над чем работаешь сейчас, чем готовишься порадовать в ближайшем будущем.
— Я продолжаю представлять поэтическую книгу "Красный шум" — впереди еще ряд фестивалей, где она будет представлена. Книга постепенно переводится на другие языки. Это очень важно, поскольку это веховая книга для меня — во-первых, она довольно большая, а во-вторых — в ней представлена моя поэзия разных лет, разных этапов моего творчества. Параллельно я начала писать новую поэтическую книгу, которая также детерминирована по главам, но имеет очень четкую конкретную концепцию.
Если говорить о кино, то, как учил меня Кшиштоф Занусси, "режиссер и продюсер должен иметь в своем портфеле много-много проектов — в этом случае есть вероятность реализовать хотя бы один из них". Я и режиссер, и продюсер, но похвастаться обилием заявок и синопсисов не могу. Однако существующие проекты очень дороги мне, и дальше уже все зависит от совпадения целого ряда фактов, что и может ознаменовать старт одного из них. Среди них один из самых важных для меня — конечно, фильм о Ереване!

вторник, 27 августа 2013 г.

Андрей АСТВАЦАТУРОВ: "Меня читают, наверное, потому, что мои романы рассказывают о детстве..."

     "Скунскамера" — вторая по счету книга петербургского писателя Андрея Аствацатурова — вошла в шорт-лист премии имени Довлатова, лонг-лист премий Национальный бестселлер и Большая книга, а совсем недавно удостоилась приза зрительских (читательских) симпатий в рамках литературной премии "НОС" (Новая словесность).
          Об этом и не только беседуем с нашим соотечественником — филологом и писателем Андреем АСТВАЦАТУРОВЫМ.
— История самого названия изложена в тексте, мне ее рассказал гениальный питерский художник Андрей Сикорский: приехавший в Питер молодой человек пытается найти знаменитую Кунсткамеру и спрашивает прохожих, где, мол, находится скунскамера, место, где показывают уродов-скунсов. "Скунскамера" для него звучит понятнее, чем "кунсткамера". Это анекдот, открывающий для меня метафору человеческого существования. Человек робко существует в запертом пространстве чужих идеалов, чужих идей, чужих переживаний и смердит духовно, подобно тому как скунс, животное милое, но чрезвычайно трусливое, смердит физически. Впрочем, человек иногда готов разбить стены свой камеры, порвать с идеалами, но, оказавшись на свободе, он боится ее и стремится назад, в свою тюрьму. Когда я сочинял роман, мне было интересно подобрать соответствующий ритм этой идее, систему образов и сцен, ее иллюстрирующих. И я меньше всего думал в этот момент о литературных премиях.
— А как вообще относитесь к всевозможным премиям?
— Вполне положительно, поскольку они материально поддерживают литераторов, оказавшихся в связи с исчезновением СССР на самообеспечении. Особенно это важно для молодых, начинающих авторов, которые мечутся между желанием писать и необходимостью зарабатывать деньги. Для них существует премия "Дебют" — это отличный шанс. Но я далек от иллюзий, что премии в самом деле вручают наиболее ярким, интересным текстам. Это в большинстве случаев игра интересов, помощь другу, поддержка человека из "своего" литературного лагеря, поддержка издательства и т.п. Года четыре назад мне рассказали забавную историю. Члены жюри одной уважаемой премии позвонили одному очень хорошему писателю, мастеру, учителю, и сказали: "Мы тебе в этом году выдадим премию, пришли срочно рукопись". Тот ответил, что, мол, начал работать над текстом, но ничего толком нет. "Срочно!" — сказали ему. Ну, он и написал "срочно", как велели. Деньги все-таки, почти полмиллиона. И получил премию от своих друзей. Единственное, что текст вышел неудачный и поспешный, немного недостойный автора.
— На ваш взгляд, почему ваша книга пользуется таким успехом?
— "Таким" успехом пользуются скорее книги Пелевина, Сорокина, Улицкой и Прилепина. Мой успех гораздо более скромный, но у моих книг в самом деле вроде бы появился свой читатель. Успех у читателя, как правило, никакого отношения не имеет к замыслу автора. Меня читают, наверное, потому что мои романы рассказывают о детстве, и читатели узнают что-то родное, до боли знакомое.
— Не мешают ли вам тени предков, в частности вашего известного деда?
— Тени предков мне мешали, когда я находился только в пространстве филологии и преподавания. Там у меня всегда возникало ощущение, что меня могут сравнивать с моим великим дедом, академиком Жирмунским, и это сравнение будет явно не в мою пользу. Дед был в самом деле величайший филолог ХХ века, многопрофильный специалист, основатель нескольких направлений как в языкознании, так и в литературоведении. Мои заслуги в области филологии куда более скромны. Но сейчас я оказался вовлечен в другую область — в литературный процесс, и здесь я скорее предоставлен сам себе и могу существовать без оглядки на деда.
— Поговорим о ваших армянских корнях. В переводе с армянского "Аствацатур" — "Богом данный". Ощущаете себя армянином?..
— Армянином был мой дед по отцовской линии, Георгий Николаевич Аствацатуров. Он родился в Грузии, в армянском селе и свободно говорил на трех языках: армянском, грузинском и русском. Был очень способным юношей, мечтал стать врачом и в начале тридцатых отправился в Ленинград. Закончил Военно-медицинскую Академию, там же и начал работать военным врачом. В годы войны готовил медицинские кадры для фронта, работал в госпиталях. Он был высококвалифицированным врачом, и к нему за помощью обращались многие очень известные люди, например знаменитый советский военачальник, герой Сталинграда Василий Иванович Чуйков. Дед за годы жизни в России сильно обрусел, говорил по-русски без акцента. Но при этом всегда помнил, откуда он родом. У него сохранились в каких-то мелочах, в общении с людьми, в том, как нужно выстраивать отношения с близкими, или как нужно вести стол, когда приходят гости, специфические кавказские привычки. Эти привычки, нюансы поведения передались отцу и мне — мы как-то почти бессознательно их усвоили.
...Я всегда интересовался тем, что происходит в стране, откуда родом моя семья. В 1988 году был, как мне показалось, некоторый подъем национального самосознания у армян, живших за пределами тогда еще республики. Помню, питерское землячество активизировалось, консолидировалось. Устраивались разные встречи, проводились семинары, читались лекции, посвященные Карабаху, истории Армении, армянской литературе. Я приходил, знакомился с людьми — неизменно была очень доброжелательная обстановка... Помню, как в большой компании, вооружившись граблями и лопатами, мы приводили в порядок армянское кладбище. Это часть большого Смоленского кладбища в Питере, образовавшаяся в конце 18 века вокруг армянской церкви Воскресения Христова. Церковь, кстати, тогда была в ужасном состоянии, не действовала и представляла собой склад-помойку. Помню, внутри мы обнаружили двухметровый бюст Сталина, которому там совершенно уж нечего было делать. Общими усилиями мы его выволокли наружу, и он еще потом долгое время стоял у церкви как часовой. Сейчас я стараюсь следить за тем, что происходит в Армении. В Ереване живет мой двоюродный брат Александр Гаспарян со своей семьей. Так получилось, что мы ни разу не виделись, но часто переписываемся и иногда общаемся по скайпу. Брат смотрит телепрограммы с моим участием, говорит, что чувствует наше с ним родство, мою близость к Армении.
— Вы знакомы с армянской литературой?
— Дед приучал моего отца, а затем меня читать армянскую литературу. В школе, в девятом, кажется, классе я даже делал доклад, посвященный армянской поэзии начала ХХ века. На русский язык она, по-моему, неплохо переведена. Я даже сейчас могу наизусть процитировать некоторые стихи Егише Чаренца. Но что сейчас происходит в армянской литературе, какова специфика литературного процесса в Армении, я, к сожалению, не знаю. Хотелось бы приехать и познакомиться со всеми его участниками...