"Скунскамера"
— вторая по счету книга петербургского писателя Андрея Аствацатурова — вошла в
шорт-лист премии имени Довлатова, лонг-лист премий Национальный бестселлер и
Большая книга, а совсем недавно удостоилась приза зрительских (читательских)
симпатий в рамках литературной премии "НОС" (Новая словесность). Об этом и не только беседуем с нашим соотечественником — филологом и писателем Андреем АСТВАЦАТУРОВЫМ.
— История самого названия изложена в тексте,
мне ее рассказал гениальный питерский художник Андрей Сикорский: приехавший в
Питер молодой человек пытается найти знаменитую Кунсткамеру и спрашивает прохожих,
где, мол, находится скунскамера, место, где показывают уродов-скунсов.
"Скунскамера" для него звучит понятнее, чем "кунсткамера".
Это анекдот, открывающий для меня метафору человеческого существования. Человек
робко существует в запертом пространстве чужих идеалов, чужих идей, чужих
переживаний и смердит духовно, подобно тому как скунс, животное милое, но
чрезвычайно трусливое, смердит физически. Впрочем, человек иногда готов разбить
стены свой камеры, порвать с идеалами, но, оказавшись на свободе, он боится ее
и стремится назад, в свою тюрьму. Когда я сочинял роман, мне было интересно
подобрать соответствующий ритм этой идее, систему образов и сцен, ее иллюстрирующих.
И я меньше всего думал в этот момент о литературных премиях.
— А
как вообще относитесь к всевозможным премиям?
— Вполне положительно, поскольку они
материально поддерживают литераторов, оказавшихся в связи с исчезновением СССР
на самообеспечении. Особенно это важно для молодых, начинающих авторов, которые
мечутся между желанием писать и необходимостью зарабатывать деньги. Для них
существует премия "Дебют" — это отличный шанс. Но я далек от иллюзий,
что премии в самом деле вручают наиболее ярким, интересным текстам. Это в
большинстве случаев игра интересов, помощь другу, поддержка человека из
"своего" литературного лагеря, поддержка издательства и т.п. Года
четыре назад мне рассказали забавную историю. Члены жюри одной уважаемой премии
позвонили одному очень хорошему писателю, мастеру, учителю, и сказали: "Мы
тебе в этом году выдадим премию, пришли срочно рукопись". Тот ответил,
что, мол, начал работать над текстом, но ничего толком нет. "Срочно!"
— сказали ему. Ну, он и написал "срочно", как велели. Деньги все-таки, почти полмиллиона.
И получил премию от своих друзей. Единственное, что текст вышел неудачный и
поспешный, немного недостойный автора.
—
На ваш взгляд, почему ваша книга пользуется таким успехом?
— "Таким" успехом пользуются скорее
книги Пелевина, Сорокина, Улицкой и Прилепина. Мой успех гораздо более
скромный, но у моих книг в самом деле вроде бы появился свой читатель. Успех у
читателя, как правило, никакого отношения не имеет к замыслу автора. Меня
читают, наверное, потому что мои романы рассказывают о детстве, и читатели
узнают что-то родное, до боли знакомое.
—
Не мешают ли вам тени предков, в частности вашего известного деда?
— Тени предков мне мешали, когда я находился
только в пространстве филологии и преподавания. Там у меня всегда возникало
ощущение, что меня могут сравнивать с моим великим дедом, академиком
Жирмунским, и это сравнение будет явно не в мою пользу. Дед был в самом деле величайший
филолог ХХ века, многопрофильный специалист, основатель нескольких направлений
как в языкознании, так и в литературоведении. Мои заслуги в области филологии
куда более скромны. Но сейчас я оказался вовлечен в другую область — в
литературный процесс, и здесь я скорее предоставлен сам себе и могу
существовать без оглядки на деда.
—
Поговорим о ваших армянских корнях. В переводе с армянского "Аствацатур"
— "Богом данный". Ощущаете себя армянином?..
— Армянином был мой дед по отцовской линии,
Георгий Николаевич Аствацатуров. Он родился в Грузии, в армянском селе и
свободно говорил на трех языках: армянском, грузинском и русском. Был очень
способным юношей, мечтал стать врачом и в начале тридцатых отправился в Ленинград.
Закончил Военно-медицинскую Академию, там же и начал работать военным врачом. В
годы войны готовил медицинские кадры для фронта, работал в госпиталях. Он был
высококвалифицированным врачом, и к нему за помощью обращались многие очень
известные люди, например знаменитый советский военачальник, герой Сталинграда
Василий Иванович Чуйков. Дед за годы жизни в России сильно обрусел, говорил
по-русски без акцента. Но при этом всегда помнил, откуда он родом. У него
сохранились в каких-то мелочах, в общении с людьми, в том, как нужно
выстраивать отношения с близкими, или как нужно вести стол, когда приходят
гости, специфические кавказские привычки. Эти привычки, нюансы поведения передались
отцу и мне — мы как-то почти бессознательно их усвоили.
...Я всегда интересовался тем, что происходит
в стране, откуда родом моя семья. В 1988 году был, как мне показалось,
некоторый подъем национального самосознания у армян, живших за пределами тогда
еще республики. Помню, питерское землячество активизировалось, консолидировалось.
Устраивались разные встречи, проводились семинары, читались лекции, посвященные
Карабаху, истории Армении, армянской литературе. Я приходил, знакомился с
людьми — неизменно была очень доброжелательная обстановка... Помню, как в
большой компании, вооружившись граблями и лопатами, мы приводили в порядок
армянское кладбище. Это часть большого Смоленского кладбища в Питере, образовавшаяся
в конце 18 века вокруг армянской церкви Воскресения Христова. Церковь, кстати,
тогда была в ужасном состоянии, не действовала и представляла собой
склад-помойку. Помню, внутри мы обнаружили двухметровый бюст Сталина, которому
там совершенно уж нечего было делать. Общими усилиями мы его выволокли наружу,
и он еще потом долгое время стоял у церкви как часовой. Сейчас я стараюсь
следить за тем, что происходит в Армении. В Ереване живет мой двоюродный брат Александр
Гаспарян со своей семьей. Так получилось, что мы ни разу не виделись, но часто
переписываемся и иногда общаемся по скайпу. Брат смотрит телепрограммы с моим
участием, говорит, что чувствует наше с ним родство, мою близость к Армении.
—
Вы знакомы с армянской литературой?
— Дед приучал моего отца, а затем меня читать
армянскую литературу. В школе, в девятом, кажется, классе я даже делал доклад,
посвященный армянской поэзии начала ХХ века. На русский язык она, по-моему,
неплохо переведена. Я даже сейчас могу наизусть процитировать некоторые стихи Егише
Чаренца. Но что сейчас происходит в армянской литературе, какова специфика
литературного процесса в Армении, я, к сожалению, не знаю. Хотелось бы приехать
и познакомиться со всеми его участниками...
Комментариев нет:
Отправить комментарий