Отар ИОСЕЛИАНИ: «Уезжая надолго, вернешься не домой, а заграницу…»

       В рамках “Золотого абрикоса” проходит ретроспективный показ фильмов всемирно известного грузинского кинорежиссера Ота- ра ИОСЕЛИАНИ, приуроченный к его 80-летнему юбилею. В фестивальной программе “Дань уважения” представлены фильмы грузинского периода и картина “Шантрапа”, снятая во Франции.
  Перед первым показом кинорежиссеру был вручена наивысшая награда фестиваля — “Параджановский талер”. 

 — Если честно, я абсолютно безразличен к призам и наградам, но приз, носящий имя моего друга, не может оставить меня равнодушным...

В нашем ремесле тот, кто гонится за деньгами, кино делать не сможет. Есть один секрет — надо снимать каждый фильм как последний, что я и советую всем молодым людям: не надо рассчитывать, что сегодня вы сделаете какую-то дрянь, а потом — что-то прекрасное. Так не бывает.

Хотя есть одно исключение. В начале своего творческого пути Параджанов, находясь под влиянием советской власти, снимал не самые удачные картины, и вдруг Господь его вдохновил — он сделал “Тени забытых предков”. С этого началась моя дружба и огромное уважение к нему. Вообще, когда встречаются два художника, они сначала долго присматриваются друг к другу, и лишь потом решают, общаться им или нет. Главное условие, чтоб это был не дурак, не хвастун и порядочный человек. Так я познакомился и с Бродским. Это был строгий молодой человек, но когда он раскрывался, становился нормальным питерским хулиганом. У Параджанова тоже были свои “штучки”...

Я советую молодому поколению как можно больше смотреть хорошее кино, которое, безусловно, существует. Смотрите фильмы Глеба Панфилова, Алексея Германа, Ильи Авербаха, Сергея Параджанова, Артавазда Пелешяна и других корифеев мирового кино. В советское время на всю армию режиссеров было человек семь приличных людей. Остальные занимались пропагандой советского образа жизни. Когда началась перестройка, необходимость в этой пропаганде пропала, и кино везде закрылось. А искусство осталось.

В этом смысле “Золотой абрикос” играет очень серьезную роль и имеет большое будущее. Фильмы отбираются крайне скрупулезно, предоставляется возможность ознакомиться с лучшими примерами как европейского, так и мирового кино.

— Отар Давидович, а что вас привело в кино?

— Кино для меня — вещь второстепенная, хотя и одна из необходимых, сопутствующих нашей жизни. К сожалению, я больше ничего другого делать не могу.

В кино пришел не сразу. Сначала серьезно занимался музыкой, играл на скрипке. Однажды дядя заглянул в мои ноты и сказал: “Так и будешь всю жизнь читать чужие тексты?” Признаться, это меня очень расстроило. “А действительно: они написали, а я всего лишь читаю...” — подумал я и... переключился на математику. Но в то время практически все, кто преуспевал в математике, рано или поздно концентрировались на топологии и попадали в руки военных — Советский Союз строил бомбы. Я не хотел идти путем Сахарова, создавать бомбу, чтобы потом горько сожалеть об этом. Как говорил Солженицын, главное — не участвовать во зле.

Я отправился к ректору университета и сообщил о своем желании оставить математику. На вопрос, что я буду делать, ответил — пойду в архитектуру. “А ты видел, что они строят”, — спросил ректор. Признаться, строили тогда действительно страшновато, но далеко не так, как изуродовали сегодня Ереван. Уж извините за прямоту, но иначе это назвать сложно... “Тогда я пойду в кино”, — продолжил я. “А ты видишь, что они снимают?” — не унимался ректор. Но сердце мое лежало к кино, и я решил попробовать. Так и попал в мастерскую Александра Довженко...

— Вы не раз бывали в Ереване. Что еще измени- лось, на ваш взгляд?

— Может быть, люди... Я не знаю, нет времени ходить по городу, приехал, увы, ненадолго. Помню, как-то я сидел у фонтана в летнем кафе, а рядом — компания во главе с карабахским писателем Енгояном. Сидел я себе спокойно, пил свой коньяк. Вдруг подходит Енгоян и говорит: “Слушай, ты чего один сидишь? Мы видим, сколько ты выпил — мы тоже пьем, иди к нам”. И все. Вот такой был город. И весь город был таким. И город был как город. И дома были как дома, и богатых людей не было.

...Тбилиси рождает те же чувства. Он всегда был армянским городом — построили ведь его армяне. Я вырос в окружении армян, язык этот был у меня всегда на слуху. Тбилисские армяне — это и ремесленники, и гончары, и строители, и люди искусства, и благотворители. Они построили дивный город, замечательный!..

А потом пришло быдло, деревня, и армяне, к сожалению, уехали. Интеллигенции не стало, ушло предыдущее поколение, остались мы, несколько человек... Ходим по улице, никто нас не знает и не с кем здороваться. Город опустел, духовно обнищал...

Уезжая куда-то, помни, спустя годы вернешься не домой, а за границу. Вот так и с нами произошло...

— А чем вы бываете разочарованы в людях больше всего?

— Создана целая система передачи из поколения в поколение понятий о добре и зле, понятий о благовидных поступках и неблаговидных. Человек не рождается мерзавцем, он просто бывает дурно воспитан. Все-таки на этом свете есть очень много порядочных людей. А те, кто совершает неблаговидные поступки... так лучше не иметь с ними дело, не знакомиться. Я за ними издали наблюдаю.

Есть люди, закореневшие в том, что жить надо так: хапать, жульничать, безобразничать, обманывать, двуличничать, стать вельможей, иметь отношение к власть предержащим, потом им изменять, вступать в партии. Есть такой метод жизни на свете. Но для каждого есть понятия “мы” и “они”. И лучше, чтобы “они” как-то параллельно жили и нас не касались.

— Человеческие взаимоотношения глобально изменил интернет...

— Вряд ли рабочий человек открывает Facebook. Но если говорить о молодых людях... Они перестали читать, слушать музыку, я не говорю о клипах и безобразии.

Хотя... мы наивно думаем, что беда свалилась на нас сегодня, а раньше было лучше. А вы вспомните, что происходило с человечеством в давние времена: была инквизиция, было такое количество предательств. Просто меняется время, и мерзости меняют свою маску. Ведь в каждую эпоху мерзости совершают по-разному. Приличные люди совершают приличные поступки тоже по-другому. Но и сейчас хорошо воспитанный человек не идет на сделку с совестью, старается не изменить тому статусу, который выработан у него с детства.

— Каково ваше отношение к современному кинематографу?

— Сегодня делать кино очень дорого. Раньше было плохо из-за цензуры. Сейчас цензуры нет, но есть публика, дурно воспитанная, диктую- щая правила людям, вклады-вающим деньги в кинематог- раф. Эта публика, молодежь до 25 лет, воспитана на телесериалах или голливудс- кой халтуре. Любой голли- вудский фильм предсказуем, потому что сделан по классическим методам греческой мифологии, когда один герой побеждает все зло. Это не романтика, а безобразие, которое делается очень убедительно и захватывающе. Раньше это называлось “сделать из дерьма конфетку”.

Трудно сегодня определить то, что однажды исчезнет навсегда. Спрос на кровожадность и порнографию, царящие в современном кино, воспитан усилиями Голливуда. Чем более жестока и бесстыдна ситуация на экране, тем лучший урожай собирает поставщик этого барахла.

В нашей памяти остались произведения Данте, Рабле, Шекспира, а сколько было замарано бумаги, никто не считает. В погоне за выгодой люди часто забывают о миссии, которая на них возложена. Они думают потом вернуться к этому, но подходящее время почему-то не наступает. И вновь приходится повторить фразу Александра Довженко: “Совершайте каждый ваш поступок, как последний в жизни”.

— Но все же есть авторское кино и коммерческое...

— Что вы такое говорите? Какое авторское кино? Кто эту чушь придумал? Есть кино и некино — хорошее, которое надо смотреть, и мерзость, которую смотреть нормальным людям противопоказано. Авторским кино назвали коммерсанты, чтоб обозначить для себя уровень риска вкладов и возможности возврата своих инвестиций. Называя хорошее кино “авторским”, они просто издеваются над нами — типа, билеты не продаются. Что ж, я им искренне сочувствую.

...Раньше было французское кино, индийское, шведское. Был Бергман, Феллини, Савченко, Довженко, Барнет. Была французская школа: Рене Клер, Жак Тати, Абель Ганс, были чудные деятели. Но все это исчезло наравне с исчезновением литературы, и все стало одинаково. Почему в Чехии не появляется ни одного писателя, равного Гашеку? Может, потому что нет Первой мировой войны, нет Швейков? Нет, Швейки не исчезли, но исчезла литература. А появилось что-то совсем другое: блоги, общение через какую-то неслыханную брань. Я не думаю, что кино не возродится, но возродится оно в какой-то другой форме...