«Санечка, не пиши стихов — расстреляют, а того хуже — посадят!»

        “Прошло 25 лет, и я снова здесь — здравствуй, мой дорогой Ереван!..” Этими словами начался в театре музкомедии им. Пароняна творческий вечер известного российского актера, режиссера и, как выясняется, замечательного поэта Александра ПАНКРАТОВА-ЧЕРНОГО.

Фильмы с его участием помнят и любят многие — “Белая кость”, “Мы из джаза”, “Зимний вечер в Гаграх”, “Где находится нофелет?” и другие, - но мало кому известно, что стихи Александра Васильевича аж на 16 страницах представлены в Королевском журнале Великобритании! И уж точно не многим нашим читателям известно, что написанная им молитва “Господи, дай же мне волю” была утверждена Синодом РПЦ МП для открытия Храма Христа Спасителя и исполнена И. Кобзоном. Он также награжден литературными премиями “Петрополь” и премией Ксении Блаженной, премиями имени Пушкина и имени Франца Кафки...

Александр Васильевич поделился своими воспоминаниями об Армении, рассказал о нелегком пути поэта, прерванном еще в 70-х “чуткой” кагэбистской рукой, ответил на вопросы из зала, и, конечно же, весь вечер звучали его стихи, полные глубокого смысла и огромной любви...

— Рассказывать о ролях в кино я могу очень долго. А об Армении — еще дольше! И вообще меня армяне редко называют Панкратовым — везде, в любой точке мира, армяне называют меня Панкратяном и... угощают коньяком. Это началось после того как я исполнил роль армянского милиционера Гранта Даниеляна в фильме Георгия Кеворкова и Рубена Геворкянца “Белая кость”. Потом планировали снимать продолжение этой замечательной комедии, но Союз распался, кинематограф остановился и проект тоже... А продолжение хотели снимать в Италии: Грант Даниелян отправлялся бороться с итальянской мафией!

...Годы берут свое, и моя любовь к Армении продолжается в дружбе с армянскими коллегами и в первую очередь с Арменом Джигарханяном. Он вообще нашу троицу — Джигарханян, Данелия и я — называет “тройкой вороных”. Очень дружим, часто встречаемся и даже по очереди ложимся в одну и ту же кардиологическую клинику, в ту же палату, и делаем это так, незаметно. Сначала въезжает Джигарханян, потом через недельку эстафету принимает Данелия ну и, наконец, я. Палата у нас обжитая, кроме нас никого туда больше не вселяют. И вот когда вышел мой первый сборник стихов под названием “Шаги к стихам”, Джигарханян прочитал его и сказал: “Мальчик мой, ты взрослеешь...” Потом мы снова проходили по очереди лечение: Джигарханян оклемался, затем я — у меня всего лишь четвертый микроинфаркт, — и наконец вышла моя новая книжка. Первый же экземпляр я подарил Армену Борисовичу. Прошел день, второй, третий — от Джигарханяна ни звука. Ну, думаю, не понравилось, наверно. Вдруг на пятый день звонок в пять часов ночи — “Мальчик мой, ты повзрослел!”

...Вот так мы и дружим. Однажды Джигарханян спросил: “Санечка, знаешь, почему мы не сироты?” Я замялся. “Да потому что у нас есть РОДИНА! — ответил он. — Не было бы Родины, мы — голь перекатная...”

— Почему вы так долго и тщательно скрывались как поэт?

— Так это не я — это меня скрывали. Учась в Горьковском университете, на одном из студенческих вечеров я имел неосторожность прочитать свое довольно открытое и, естественно, неугодное правящему режиму стихотворение. Меня тут же вызвали в КГБ и взяли подписку о том, что я не буду писать и тем более читать своих стихов. А также лишили права поступления в какой-либо из советских вузов. И лишь благодаря ловкости, известной хитрости и помощи старших товарищей мне удалось впоследствии поступить и окончить режиссерский факультет ВГИКа, мастерскую Е.Л.Дзигана.

Но стихов я так и не читал, хотя тайком писал, конечно. Об этом были в курсе лишь очень близкие друзья. Первой меня “раскусила” Белла Ахмадулина. Я долго уверял, что более стихов не пишу. Но она все прекрасно понимала. В итоге мы засиделись до глубокой ночи, читая друг другу стихотворения... Я был очень дружен с Беллой Ахатовной и ее мужем, и, что парадоксально, каждый раз, когда мы договаривались встретиться, я непременно опаздывал. Не специально — ну так получалось... А потом Беллы не стало. Известие это поразило меня, я рванул со съемок что есть мочи, но... не успел на похороны. Придя на кладбище, оставил у могилы записку: “Прости меня, Белла, я опять опоздал...”

Я вырос на Алтае, моя семья была репрессирована. Мужчины в моем роду — в основном военные — все попали в жернова советской системы: были расстреляны, репрессированы, сосланы... Маме стоило больших трудов поднять нас. Помню, я был еще школьником, она, узнав, что пишу стихи, сказала: “Санечка, не пиши стихов — расстреляют. А того хуже — посадят!” Возможно, это единственное, в чем я ослушался ее, но до сих пор все поэтические сборники посвящаю и буду посвящать своей горячо любимой Маме.

— “Только ненормальный может захотеть научиться степу с такой походкой, как у тебя!” — заявляет Беглов в фильме “Зимний вечер в Гаграх”, но ваш Аркадий не сдается. Говорят, и в жизни вы не особенно музыкальны, однако огромную популярность вам принес джаз, не так ли?

— Да. Но вот именно джаз я как раз играть и не умею. У меня с детства нет музыкального слуха. И я пытался донести эту мысль до Карена Шахназарова, но он мне не внял. Он уверял, что сибиряки — народ настырный и всего могут добиться, если с них построже требовать. Вероятно, он был прав, потому что в итоге возникло всеобщее заблуждение. И меня стали приглашать сниматься в музыкальные фильмы и даже участвовать в джазовых фестивалях, начали принимать в джазовые клубы. На все эти инициативы я честно отвечал, что у меня нет слуха. Но меня никто не слышал. Кто из нас глух, я так и не понял...

— Как вы отнеслись к информации о готовящемся выпуске фильма “Мы из джаза-2”?

— Чушь полнейшая! Какие-то молодые люди написали сценарий, надеясь на продолжение, но мы все отказались от этой идеи, так как не видим целесообразности в данной работе, и вообще два раза в одну и ту же реку не входят!

— Вы же режиссер по образованию. Почему же мы сначала узнали о вас как о киноактере? Не хотели снимать?

— Мне не давали снимать картины. Цензура была жестокой, сценарии мои запрещали. Я сидел по пять лет без работы. Потом повезло — попал ассистентом к Андрону Сергеевичу Кончаловскому на “Сибириаду” и там впервые снялся в небольшой роли Сашки — верхового на нефтяной вышке. И после этой роли меня стали приглашать на актерские работы. Я не отказывался ни от чего, потому что насиделся без дела. И по сей день не отказываюсь, потому что без работы я зверею. Я люблю работать.

— А свои режиссерские таланты применяете в жизни?

— Конечно. Каждый человек — режиссер своей судьбы. Кто-то удачно ее режиссирует, а кто-то — нет. Поэтому к слову “карьерист” я отношусь хорошо. Потому что карьерист — это тот, чей спектакль удался. А это заслуживает аплодисментов. Если, конечно, за достижением карьеры не стоит подлость. Если ты пришел к своей цели, значит, ты хороший режиссер. Я был деревенским мальчиком с Алтая. И поставил цель — покорить Москву. Писал стихи, которые мне запрещали. А теперь меня приняли в ассоциацию писателей Европы. Предисловие к моему сборнику стихов написала Марина Арсеньевна Тарковская, затем вышла вторая, огромный том, в котором я “уже повзрослел”, как сказал Джигарханян... В “Королевском журнале” в Англии 16 страниц моих стихов. Я мечтал служить во флоте, потому что все девушки из нашей деревни бегали за моряками. Попал служить в знаменитую Таманскую дивизию. Все главное получилось. Что плохого в том, что я верно срежиссировал свою жизнь?

— Какое ваше самое яркое воспоминание о Ереване?

— Не могу назвать это воспоминанием ярким, поскольку связано оно с одной из самых трагических страниц вашего народа. Но мне этот день, точнее ночь, не забыть никогда... 25 лет назад мы заканчивали съемки “Белой кости” в Ереване. Меня поселили в гостинице “Ширак” на самом верхнем этаже. Ночью, примерно часам к двум, проснулся от страшного гула. Тринадцатый этаж, я вышел на балкон, и вижу... в город въезжают танки! Обеспокоенно стал звонить друзьям — Рубену Геворкянцу, Феликсу Егиазаряну... Они говорят: “Ты тоже не спишь?.. Войска вводят в город”. Мы все были в шоке, это было что-то непонятное, ненормальное... На следующий день мы ходили по городу, видели, как армянские девушки подходили к солдатам, вставляли им гвоздички в стволы автоматов, чтобы те не стреляли. Пожилые женщины приносили лаваш, шашлыки жарили, кормили солдат, чтобы не было кровопролития... Тревожное было время. С тяжелым сердцем я прощался с Ереваном. И только прилетел в Москву, как новый удар — спитакское землетрясение... Первым долгом связался с Геворкянцем и попросил перечислить мой гонорар за фильм “Белая кость” в фонд пострадавших. Так же поступили многие мои российские коллеги. 

И вот я снова здесь, спустя столько лет, столько тяжелых лет... 

Сегодняшний Ереван, конечно, другой. Не могу дать точной характеристики, и вряд ли это стоит делать. Но одно безусловно — город живет, и слава Богу! Я не прощаюсь, до новой встречи, дорогие друзья!