«Египетские маски» Мартироса Сарьяна в новой «редакции» Андрея Гаврилина

В Доме-музее Мартироса Сарьяна состоялась уникальная презентация — была представлена восстановленная картина Мастера «Маски». Эта ответственная миссия была доверена прекрасному российскому художнику-реставратору из Научно-реставрационного центра им.Грабаря Андрею ГАВРИЛИНУ. Незадолго до начала презентации состоялась наша беседа с ним и директором Дома-музея Рузан САРЬЯН.

       «С первых же дней, как стала директором дома-музея Сарьяна, я столкнулась с серьезной проблемой сохранности работ Сарьяна, их плачевного состояния, — говорит она. — Кое-какие работы пострадали еще при жизни Варпета, когда в его мастерской прорвало отопление и залило работы темперой кипятком. Сарьян самолично пробовал их подреставрировать, но это ведь работа, которая так просто, на ходу не делается. И фактически с начала 60-х годов рука реставратора к этим работам не прикасалась. Тем не менее они очень активно участвовали на выставках и т.д.».

— Представленная сегодня картина «Египетские маски», или, как она более известна, «Большой восточный натюрморт», была написана в 1915 году. Какова ее история?

— Эта работа лично Сарьяном была приговорена к уничтожению: он ее разрезал, расчленил на части. Он находился тогда в глубочайшей депрессии. Его обвиняли в формализме, в том, что он продолжает традиции французской буржуазной живописи, — импрессионизме, постимпрессионизме. А самое главное — его обвиняли в безыдейности. Ну и вот под таким шквалом мерзкой критики Сарьян... решил убить свое любимое детище, разрезать огромное полотно на части, с тем чтобы использовать холст и на обороте писать другие работы.

— Но все же картину удалось спасти...

— Совершенно случайно в мастерскую Сарьяна зашел художник Ованес Зардарян — увидев на полу расчлененную работу, он остолбенел и в ужасе начал обвинять Сарьяна в том, что он не имеет права так поступать с тем, что уже ему не принадлежит, а является национальным достоянием. Сарьян, не перебивая, выслушал эту возмущенную тираду — ясное дело, ему было приятно, что кому-то еще его творчество небезразлично. Однако вскоре молодой художник от слов перешел к действиям: принес огромный картон из своей мастерской и наклеил на него расчлененные куски. Но все равно деформация была видна, а именно — стыки, места от гвоздей, царапины, осыпи, клей проступал жирными пятнами... Тем не менее в этом состоянии картина с 1949 года по наши дни участвовала на выставках. Недавно побывала в Пушкинском музее, там она была фактически осью экспозиции — было представлено 15 работ Сарьяна, произведения из музеев Армении. Понятно, нам было стыдно, что мы храним Сарьяна в таком плачевном состоянии. Возможно, мы не имели права вообще ее посылать на эту выставку, но я не могла отказать Антоновой (директор Пушкинского музея. — Прим. авт.) в ее выборе картины. В том же году картина побывала на другой, не менее интересной и важной выставке — «Неизвестный Восток России». А в Гронингене — музее современного искусства в Нидерландах — картина также имела большой успех...

— Ну и как же она наконец добралась до центра им.Грабаря?

— Еще в 2006 году мы пригласили из центра им.Грабаря Наталью Львовну Петрову. Она сделала диагностику работ темперы. Сарьян ведь учился в Москве и был по большей части в среде художников, писавших этой техникой. Так что выбор был не случаен: у российских специалистов имеется большой опыт в реставрации темперы именно начала 20-х. Что же касается самого центра, это действительно уникальная по своему реставрационному опыту российская школа. В частности, нам повезло с Андреем Гаврилиным — реставратором высшей квалификации!

— «Египетские маски» — первая ласточка?

— Нет, до этого из темперы были восстановлены «Персия» и «Натюрморт» 1916г. Эта работа итальянского реставратора Лучаны Белеотти и нашего молодого специалиста Айка Амирханяна — он проходил стажировку у Андрея Гаврилина в Москве.

— Андрей, а с чего началось ваше знакомство с Арменией?

— Поначалу оно носило весьма общий характер. Теперь же стало предметом изучения, преклонения, восхищения — в общем, Армения стала частью моей души. Я увидел здесь свои корни — опосредованно, через влияние Армении на Россию, на становление ее культуры. Да и в целом можно долго говорить о том, как Армения спасала Советский Союз, как она влияла на его творческую жизнь, на его творческий имидж как великой державы. Раньше никто этого как бы не замечал. Ну, жили себе все общей какой-то жизнью. Сейчас оказывается, что именно этот древний потенциал Армении, который был в этом народе, который был в том же Сарьяне, спасает и по сей день новые тенденции. В этой связи моя любовь к Сарьяну, вспыхнувшая уже после приезда в Армению, когда я увидел эту страну, поближе познакомился с людьми, — именно эта любовь повлияла на мой выбор по реставрации этой картины. Я ведь мог и отказать — по многим причинам: сложные технические условия, что-то можно делать в музее, что-то нельзя, что-то нужно обязательно проверять приборами, что-то требует еще более серьезного подхода...

— Но вы ведь не впервые в Армении?

— Да, я был здесь на практике в 1981 году. Связи у нас тогда со всеми республиками были очень тесные. Здесь даже стажировались зарубежные реставраторы и отмечали высокое мастерство наших специалистов именно потому, что в Союзе была научная школа, чего не скажешь о Западе. У них больше частные мастерские, основанные на каких-то именах, на каких-то растиражированных мастерских. У нас же все это было подчинено научному принципу организации — с симпозиумами, с собраниями, с постоянными обсуждениями. То есть открытость, информация, доступная широкому спектру...

— Это ваш первый контакт с армянской живописью?

— Нет, я уже неоднократно реставрировал картины Айвазовского. Но это совсем другое: там защитный слой, твердый пигмент. Все твердое, предсказуемое... Там было все гораздо проще, куда меньше хлопот. С Сарьяном же была проверка на прочность. Думаю, я выдержал ее достойно.

— Как проходила ваша работа над «Масками»? Все же восстанавливать «расчлененную» картину дело нелегкое...

— Основная сложность работы заключалась в технике Сарьяна, которая в данном случае вмещает в себя несколько техник. Ну, таков масштаб творца, понимаете, то есть где-то надо оживить акварелью, пустить такую «змеечку», где-то пройтись определенным тоном, чтобы он зазвучал более бархатно, где-то еще что-то. Он использовал смешанную технику: темпера, гуашь и акварель. Масла здесь нет. Но картина написана на холсте, и картина, написанная в 1915 году, пережила и свою личную трагедию: была разрезана на несколько кусков. Сейчас стыки, конечно, не видны. Но когда я ее впервые увидел, то понял, что реставрация будет очень тяжелая. Во-первых, холст был наклеен на картон необратимым клеем, задублен квасцами, во-вторых, живопись не будет защищена, из-за того что она еще и прописана акварелью. Напряжение было колоссальное, когда удалялись деформации. При такой работе нужно обязательно давать тепло, нагрев, давление... Словом, намучились. Но, слава богу, все прошло благополучно. Я считаю, эта реставрация — одна из моих самых тяжелых, самых крупных и самых нужных работ. Сарьян — один из моих любимейших художников, я всегда как художник стремился подражать ему. И после этого можно смело сказать, что жизнь прожита не зря. Это работа, которой я буду всегда гордиться, — хотя бы за одно лишь право быть причастным к творчеству великого Мастера.